Глeб Сaмoйлoв. Фoтo: Eлизaвeтa Гoлoвчaнскaя

— Глeб, The Matrixx – дoстaтoчнo жeсткий пo звуку прoeкт. Нaскoлькo кoмфoртнo вaм былo выступaть в aкустичeскoм фoрмaтe?

— Я нe стaвлю никaкиx рaмoк. Людям интeрeснo, a этo глaвнoe. Прoшeдший кoнцeрт, кoнeчнo, был уникaльным – мы oбычнo игрaeм в элeктричeствe и сeйчaс aктивнo рaбoтaeм нaд нoвым aльбoмoм, бoлee привычным для публики пo звучaнию, нo oтличaющимся oт всex прeдыдущиx. Кaждaя плaстинкa пoлучaeтся oсoбeннoй, нe пoxoжeй нa другиe.

— Пoслeдняя — «Рeзня в Aсбeстe» — эклeктичнa и пo звуку, и пo сoдeржaнию, с кaкoй-тo стрaннoй ирoниeй и пoдтeкстoм. O чeм oнa лично для вас?

— С одной стороны, ирония присутствует в названии, с другой – это сожаление о потерянной мечте, которая ассоциируется с воспоминаниями о моем детстве, которое прошло в городе Асбесте. Такая смесь тоски по потерянному раю, в принципе всегда присущей человеку, с тоской о светлом будущем, которое было потеряно из-за физической и моральной резни, происходящей в обществе. Если же говорить о The Matrixx в целом — это история моя, обо мне, о моих ощущениях от жизни, от мира.

— В чем музыкальный бэкграунд? От чего вы отталкиваетесь в плане звучания?

— Он всегда разный, но я отдаю себе отчет в том, что иногда могу повторяться как поэт, потому что написал за свою жизнь уже очень много песен. Новые идеи и способы выражения для них находить все труднее. Часто ими становятся те резонансные настроения, связанные с происходящим в стране и в мире, которые присутствуют во многих композициях The Matrixx.

— Можно ли в целом говорить о новом подъеме протестной волны в российской музыке?

— В музыке – да, в митинговом движении – нет. Пика активности оно достигло, в День России сразу после событий на Болотной площади, когда в шествии оппозиции по полицейским оценкам приняли участие более 180 000 человек. Мы выступали тогда перед всеми этими людьми на Проспекте Академика Сахарова. На следующий год в этот день собралось всего 8 000 человек. Разница более чем очевидна.

— Многие музыканты, чье мнение о политической ситуации в России и в мире идет вразрез с государственным, ощутили мощное давление сверху, хотя бы на уровне отмены концертов. Вас как-то коснулась эта история?

— У нас пока не было подобных проблем. Единственное, что в связи с изменениями в законодательстве мы были вынуждены убрать из репертуара на выступлениях в России песни, содержащие нецензурную лексику. Причем использую я ее довольно редко, не в качестве междометий и только в тех местах, где простыми словами выразить мысль или эмоцию уже невозможно. Говоря о давлении на музыкантов — все еще впереди. У меня нет никаких радужных прогнозов. Наше общество семимильными шагами движется к тоталитаризму, я в этом глубоко убежден.

— Как возникла идея клипа «Живой» 2014-го, где используются кадры событий, произошедших на Майдане?

— Его идея очень проста. Я знал людей, которые были там, причем и русских, и украинцев. Я считаю, что изначально Майдан был движением народа против опостылевшей власти, и этот порыв, который, если бы он был доведен до конца, мог привести к иному результату. В итоге, конечно, все превратилось в политические игры.

— Какую роль в такие времена играет искусство?

— Здесь нет однозначного ответа. Все зависит от восприятия. Я понимаю, что выжить в наше время гораздо важнее, чем купить билет на концерт. С другой стороны, кого-то искусство поддерживает в трудную минуту.

— Какие тенденции вы видите на российской музыкальной сцене? Пропасть между поп и рок-музыкой, например, все так же велика?

— Для меня поп и рок – определения не жанра, а внутреннего состояния. Если человек говорит честно, искренне и совершает некую конструктивную провокацию по отношению к слушателю, то она может быть выражена в любой форме, на чем и в каком стиле он бы ни играл. Так же обстоит дело и с фальшью – она может принимать самые разнообразные формы, даже гитарных рифов.

— Появляются ли в российской музыке новые герои?

— Мне очень нравится питерский проект «Little Big». Хотя он появился три года назад, я услышал его совсем недавно, чему очень рад. Если говорить о тенденциях, сейчас происходит ассимиляция электронного авангарда – дабстепа, трэпа – в поп-музыку. Это некий культурный срыв, похожий на то, что произошло в 90-е: тогда поп-музыка стала активно использовать достижения рейв-культуры, по сути, обесценивая их.

— Что в этой ситуации происходит с андеграундом?

— Он продолжает существовать, несмотря ни на какие смещения границ. Без него вообще было бы скучно жить. Конечно, сегодня многие говорят о том, что интернет сделал доступным любую музыку, значит, она уже находится не «под», а на поверхности. Но интернет не выдаст вам песню новой интересной группы просто по щелчку пальцев, хорошую музыку по-прежнему нужно искать. Здесь все так же работает принцип сарафанного радио.

— В какое время, на ваш взгляд, независимым музыкантам было легче продвигаться: 20-30 лет назад или сейчас?

— Сложно сказать. В конце 80-х, когда в период перестройки на смену бывшим кэгэбэшникам и коммунистам пришли новые, которые просто стали называться по-другому, они поощряли развитие протестной рок-культуры, потому что это помогало им достичь своих конкретных целей. Сейчас мы снова находимся в состоянии застоя, которое все больше усугубляется.

Любое искусство – инструментальное, литературное или какое-то еще – не может развиваться без провокаций, преодоления границ, разрушения неких рамок. Сегодня это никому не нужно, поэтому развитие рок-музыки — той, какой она должна быть в моем понимании, — практически невозможно. Тем более что за годы после перестройки успело вырасти новое поколение, воспитанное в ханжестве и лицемерии, которыми насквозь пропитано все наше общество…

Я занимаюсь исключительно своим творчеством, не умею выражать себя по-другому, и это основной смысл моей жизни.

— Вы видите на молодой рок-сцене каких-то своих последователей?

— Я считаю, что в рок-музыке каждый индивидуален, каждый нужен, каждый занимает свою особенную нишу, если, конечно, это настоящий творец.

— В прошлом году вы выпустили клип «Добрая песня» совместно с Линдой. С кем еще из коллег было интересно работать?

— Самым интересным был первый тандем The Matrixx – с лидером «Последних танков в Париже» Алексеем Никоновым. Он не только талантливый песенник, но и замечательный поэт. Мы дружим больше десяти лет. В какой-то момент фанаты стали «бомбить» нас просьбами записать совместную песню, и в итоге мы это сделали. Еще были совместные работы с «Би-2», «Барто», Васей Обломовым.

— В свое время вы показывали с Александром Ф. Скляром программу песен Александра Вертинского. Есть ли вероятность того, что вы снова обратитесь к классике?

— Это был фактически музыкальный спектакль, где мы так вели себя на сцене и так распределяли композиции, что создавалось реальное ощущение диалога, происходящего между двумя разными Вертинскими. Там также принимал участие струнный квартет, оперная певица Алеся Маньковская, вдова Ильи Кормильцева. Не уверен, что подобное мероприятие когда-нибудь повторится: это был довольно громоздкий с точки зрения реализации и не очень коммерческий проект, поэтому и просуществовал он не очень долго.

— В марте The Matrixx исполнится семь лет – уже довольно внушительный срок. Как за это время эволюционировал проект?

— Это происходило из альбома в альбом, менялись музыкальные настроения. В последний год изменился и состав: ушел Костя Бекрев, а на его место пришла Станислава Матвеева. Я вижу некий общий вектор развития группы, наблюдаю за поворотами, и иногда у меня бывает настроение переслушать все наши альбомы от начала до конца. Я сейчас двигаюсь в ином, нежели раньше, экспериментальном для себя направлении.

— Вашу команду, как только она появилась, окрестили супер-группой, потому что в ее состав вошли музыканты, уже имеющие опыт и статус в рок-музыке. Вас это не расслабляло? Были ли вы уверены в успехе?

— Нет, мы не были ни расслаблены по этому поводу, ни уверены в успехе, потому что стали играть совершенно другую музыку, которая ни в коем случае не является продолжением того, что делала «Агата Кристи».

— Вы скучаете по ней?

— Нет, абсолютно. Ностальгия посещает только некоторых слушателей, живущих в эмиграции – в Израиле, Америке, Германии, например… Я понимаю, что для них песни «Агаты Кристи» — это музыка, под которую они визжали и отрывались в юности, но тоже не вся, а времен альбомов «Опиум» 1995-го и «Ураган» 1997-го. Более позднее творчество группы они не воспринимают и не воспринимали уже тогда, когда мы ездили в зарубежные туры. А так – эта публика до сих пор приходит послушать любимые шлягеры. В нашей стране дело обстоит по-другому: я вижу, что в центральной части бывшего СССР уже сформировалась обширная аудитория именно The Matrixx. Фанаты, которые любят эти песни, и есть наша надежда.